"К осени 1935 года стали арестовывать всех, кто был в свое время связан с
оппозицией. Тогда почти никто не понимал, что акции подобного рода проводятся по
строгому плану, абсолютно вне всякой связи с фактическим поведением отдельных
лиц, принадлежащих к данной категории, запланированной к изъятию. Меньше всех
могла это понять Питковская.
Когда ночью за Донцовым, приехавшим на воскресенье из Зеленодольска в Казань,
пришли из НКВД, она провела сцену, достойную античной трагедии. Сердце ее,
конечно, разрывалось от боли за любимого мужа, отца ее ребенка. Но она подавила
эту боль. Она патетически воскликнула:
- Так он лгал мне? Так он все-таки шел против партии?
Неопределенно усмехнувшись, оперативники буркнули:
- Бельишко ему соберите...
Она отказалась сделать это для "врага партии". Когда Донцов подошел к кроватке
спящего сына, чтобы проститься с ребенком, она загородила кроватку:
- У моего сына нет отца.
Потом бросилась пожимать оперативникам руки и клясться им, что сын будет
воспитан в преданности партии.
читать дальшеВсе это она рассказала мне сама. Я абсолютно исключаю хотя б малейший элемент
расчета или лицемерия в таком поведении этой женщины. При всей нелепости ее
поступков они были вызваны искренними движениями наивной души, прямолинейно
преданной идеям ее боевой молодости. Мысль о возможности чьего-то перерождения,
о негодяях, охваченных страстью властолюбия, о коварстве, о бонапартиках не
умещалась в этом чистом, угловатом сердце.
На другой же день после ареста Донцова Питковскую сняли с работы в обкоме.
Специальности у нее не было. Да если бы и была, вряд ли можно было устроиться
куда-нибудь с формулировкой увольнения: "За связь с врагом партии". С этой же
мотивировкой она была вскоре исключена из партии.
Грешница, я дала ей свое пальто и денег на дорогу до Москвы, куда она поехала
хлопотать о восстановлении. Но ее не восстановили.
Вернувшись в Казань, она короткий срок проработала у станка на заводе пишущих
машинок. Потом поранила правую руку.
Есть стало нечего. Мальчишку выгнали из детсада. С ней перестали понемногу
здороваться. Я по звонку, осторожному и неуверенному, узнавала: это идет к нам
Питковская. Успокаивали, подкармливали. Потом муж сказал мне, что я сама на
подозрении и "связь с Питковской" повлияет на исход моего "дела". Я переживала
душевную муку. Естественное желание помочь хорошему товарищу, преданному
коммунисту натыкалось на подленький страх: не узнали бы про ежедневные визиты
Питковской Бейлин с Малютой. Растерзают.
Но вот она перестала приходить. День, два, три. На четвертый стало известно,
что, послав Сталину письмо, полное выражений любви и преданности, Питковская
выпила стакан уксусной эссенции. В предсмертной записке никого не винила,
расценивала все как недоразумение, умоляла считать ее коммунисткой.
За гробом ее шел пятилетний Вовка, обкомовская уборщица, которую покойница часто
выручала деньгами, и два-три "отчаянных" из бывших товарищей."(c) Е. Гинзбург "Крутой маршрут"